Мужчины без женщин: ТОП-5 книг об испытаниях

Испытания, как известно, бывают разные – и в жизни, и в литературе. Порой отсутствие даже элементарных благ приводит к небывало высоким результатам. «Не доп’єш, не доїси – і вірші гарні пишуться», - кривил душой классик Павло Тычына. Но испытания славой, нищетой или излишествами не сравнятся с утратами, которые иногда идут следом.

Харуки Мураками. Мужчины без женщин. – М.: Эксмо, 2016

Все истории этого сборника – об одиночестве в толпе, на вечеринке, среди друзей и коллег. В одной из них упоминается даже Джон Леннон. И написаны они гротескно, иронично, на грани абсурда. Ведь отчего мужчины остаются без женщин? Не оттого, что одни так крепко любят, что, в конце концов, другие исчезают. И не потому, что женщин похищают матросы и увозят в Катманду или Арабские Эмираты, как считает сам автор. Просто, по мнению его героев, очень важно еще молодым пережить боль и грусть – в качестве своеобразного периода взросления. Точно так же, как деревьям, кроме лета, обязательно нужна лютая зима, потому что годовые кольца в ровном климате почти не растут.

«Я пробовал представить у себя внутри годового кольца, - честно следует «инструкции по взрослению» герой одного из рассказов сборника. - Но увидел лишь остатки торта «баумкухен» трехдневной давности».

Недаром, кроме музыки «Битлз» в этом сборнике любят фильмы Вуди Аллена, на которые матросы водят чужих девушек…

Ґейл Форман. Облиш мене. – Х.: Клуб Сімейного Дозвілля, 2016

Не очень богатые, но вполне состоятельные люди в этой необычной книжке, как водится, тоже плачут. Точнее, воют. От семейного счастья, любимой работы, верных друзей, которые готовы «подставить ножку», а затем подать руку. Так здесь живут сотрудницы модных журналов, у которых случаются сердечные приступы. И неудивительно: если с вечера посылать самой себе список дел на завтра, где среди двадцати пунктов (гинеколог, налоговая, встретиться с Андреа) те, которые можно отложить (позвонить логопеду Оскара, химчистка, почта, техосмотр), и совсем нет места для главного вопроса. Главное здесь – быть не хуже, чем все. И если в журнале ты пишешь о 27-летней звезде с множественным склерозом, то почему бы самой, имея мужа-трудоголика и талантливых близнецов-школьников, «не гулять» полкнижки с явным симптомом инфаркта. И что странного в том, что реакция близких людей на тебя такая, словно к вышедшему из строя механизму? Главное – вернуться обратно, испечь пирог к Рождеству, сходить на школьный спектакль и в свои сорок четыре, забыв об усталости, мечтать, как подсидеть главного редактора.

И даже если скрыться, убежать, умереть и придумать новое имя, новых друзей, новую жизнь – все равно только ты сам, а еще человек, который знает тебя лучше всех, помогут тебе вернуться в ту прежнюю жизнь, где все умерли только в воображении героини, а так, конечно, рады ее возвращению. По-крайней мере, так утверждает финал этой печальной истории.

Глеб Шульпяков. Цунами. – М.: Эксмо, 2016

Этот роман известного поэта и прозаика – на удивление синтетическое чтиво. Балансируя на грани классического русского абсурда, модной исповеди индивидуалиста, коей полны нынешние закрома жанра, и обязательной социальной драмы поколения тридцатилетних. И хоть автор, кажется, уже вышел из пике данного критического возраста, но стыдно за пируэты мысли в этом эпосе про столичного декадента новейших времен ему точно не будет.

Инфантильная интонация автора романа роднит его с Мураками, острый психологизм – с неминуемым Достоевским, а криминальный сюжет – с ожидаемым Уэльбеком. Поскольку роман-катастрофа, как у современного французского классика, роман-руина и, соответственно, роман-метафора – явления сегодня распространенные. Словом, была бы катастрофа и разруха, а метафора в сюжете найдется. Кстати, по сюжету, столичный драматург с женой-актрисой оказываются в эпицентре стихийного бедствия в Таиланде 2004 года, присваивают чужие документы и возвращаются в родной город для новой жизни под чужим именем. Вот только от себя, травмированного историческим опытом постсоветской стагнации, революции и заодно реставрации, оказывается, не так легко убежать. Вот и выживает наш герой в новой жизни, обернувшейся кошмарной фантасмагорией – на фоне разрушенной новой властью, ущербной детской памяти и свежеиспеченных знакомств. Оказывается, он олицетворяет собой еще не старое поколение, которому пришлось пережить целый исторический цикл. Но как теперь выжить, когда цунами смело не только мир, но и прежнее мировоззрение? Как быть, когда вместо «новой жизни» герою нашего времени подсунули очередную фальшивку?

Олесь Ульяненко. Яйця динозавра. – К.: Люта справа, 2016

Испытания, как правило, приводят к утратам. И пускай Московский патриархат предавал этого автора анафеме, а его роман комиссия по вопросам защиты общественной морали признала откровенно порнографическим и изъяла из продажи, его малую прозу все-таки сумели собрать.

По мнению одного из составителей сборника, киевской поэтессы Евгении Чуприны, ее автор был «американским писателем, который писал на украинском языке». Как бы там ни было, но по большому ковбойскому счету «бандитское» чтиво Ульяненко напоминает чувственно-вульгарную прозу Буковски времен сборника «Юг без признаков Севера». Вот только антураж у него, естественно, иной, – позднего советского разлива, а динамика сюжетов про жизнь и смерть в одном любовном флаконе все та же – тягучая, бесхитростная и откровенно телесная.

На самом же деле (по крайней мере, в этом сборнике) – яркие герои Ульяненко более близки родному контексту, чем персонажи того же Керуака или Буковски. Они «набирають поважно на палець тушонки і мацькають на хліб», говорят тягуче «у сизий порожній полудень» и проживают свою жизнь за гаражами, в дурдоме и привокзальных КПЗ. И пускай, модель бытия Ульяненко – это когда «на українському весіллі Гаргантюа і Пантаг­рюель зменшуються до розмірів злобних карликів, а американська секс-революція по-дитячому шмар­кає носом зелені соплі», но в основе поэтики автора, стесняющегося своих стихов, все-таки, «Оддавали Катрю» Григора Тютюнника. И даже гротеск, сатира и непристойность перекликаются у него с армейскими рассказами «Зліва, де серце» Юрия Андруховича.

Сергій Батурин. Шизгара. – К.: Нора-Друк, 2016

Этот необычный «роман вещей» вполне может войти в мемориальную трилогию о 1970-80-х, в которой места давно и надежно забронированы за «Детьми застоя» Васыля Кожелянко и «Victory Park» Алексея Никитина.

Действительно, все три эпопеи дополняют друг друга. И все три, конечно же, об испытаниях. Неважно, что одна из них о провинциальном житье-бытье брежневской эпохи, а две другие – о сугубо «столичных» приключениях того бровастого времени. В любом случае, «предметные», «вещевые», «ширпотребные» линии сюжета здесь важнее любой «застойной» идеологии.

Так, например, в удивительно пестрой, как ковбойская рубашка, «Шизгарі» Сергея Батурина весь «утилитарный» срез жизни семидесятых прошлого века в Печерском районе Киева прекрасно проецируется на остальные союзные города, районы и республики. Приключения героев в спальных районах советской Отчизны, названия музыкальных групп и цены на модные шмотки почти везде были одинаковы. Песни под гитару у подъезда, первая школьная любовь, магнитофонные бобины и прочая ностальгическая галантерея и бакалея того периода – винные «бомбы» и «бецманы», «по­лотняна торба з набитим олійною фарбою трафаретом «Slade», а также, безусловно, стоимость и качество джинсов. О, об этом в романе, наверное, больше (и чаще) всего!

«Справжні фірмові джинси, які-небудь «Лі», «Ренґлер» чи «Супер-райфл», коштували до ста вісімдесяти карбованців. Напівкустарні ж псевдоковбойські панта­лони «техаси» з братніх країн в молодняка абсолютно не котирувалися й презирливо звалися «чухасами». Мало того, що геть усі ті чухаси: і польські «Odra», і індійські «Miltons», і решта - шилися не зі справжньої цупкої джинсової тканини, а з легкої х/б, так вона, з ве­ликого розуму виробників, була пофарбована стійкими барвниками, так що чухаси ще й не «терлися», тобто, не мали ані форми, ані вигляду».