От Уэльбека до Андруховича: ТОП-5 книг о себе любимом

В мире литературы издавна царит веселый разброд и жанровое шатание. Вот говорят, например, что автобиография обязательно должна содержать правдивую информацию, иначе каким образом историки определят, кто с кем спал, о чем говорил за обедом и чем приторговывал в свободное от писательства время.

Тем не менее, авторы всех предложенных ниже книг, описывая вымышленную жизнь, упоминают абсолютно достоверные события и факты. И поэтому перед нами – всего лишь искусный автофикшн, то есть, очередной рассказ о себе любимом.

Мишель Уэльбек. Карта и территория. – М.: Corpus, 2016

Новый роман Уэльбека – это история о том, как безвестный художник во Франции может запросто выпить с Бегбедером, а девушка с окраины Москвы – стать одной из самых красивых женщин Парижа. Роман принес автору Гонкуровскую премию, а заодно обвинение в плагиате. Мол, списал из Википедии пять строчек про муху, совместив документ с вымыслом. Разве только из Википедии? Более всего «Карта и территория» кажется не романом, а коллажем из винных карт и туристических проспектов. И присутствующий в романе Фредерик Бегбедер словно срисован из фильма «99 франков», а персонаж по имени Мишель Уэльбек – не галлюцинация героя-художника.

В одном из интервью автор «Карты и территории» признается, что стал меньше пить, больше думать о своем преклонном возрасте и не включил в  роман ни одной сексуальной сцены. Короче, весьма депрессивное чтиво, и если бы не его детективный сюжет, можно было бы решить, что перед нами типичная прагматика человека, пьющего на акции «Винзавода» водку. А так перед нами все-таки романтический Уэльбек, который пил и пьет вино. Хотя как раз Бегбедер со своей водкой в романе не так уж и плох. А вот сам Уэльбек – никакой. Коллега хоть кокаин употребляет, а этот… 

«Вообще, мое любимое время – конец декабря: темнеет в четыре часа, – сообщает он. – Тогда я со спокойной совестью могу надеть пижаму, принять снотворное и залечь с бутылкой вина и книжкой. Я так живу уже многие годы. Солнце встает в девять утра; пока я умоюсь, выпью несколько чашек кофе, глядишь – уже и полдень на носу, остается продержаться четыре часа светового дня, с этой задачей я обычно справляюсь неплохо».

Словом, как проговаривается автор репликой одного из героев, «сплошной автофикшн и воображаемые автопортреты».

Ніколас Спаркс. Записник. – Х.: Віват, 2016

На самом деле чтение собственного дневника о своих собственных приключениях в этой книге больше похоже не на привычный нарциссизм, а на обыкновенное чудо, явившееся герою на выпускном 1932 года. Именно с тех пор живущий теперь в доме престарелых Ноа не может забыть свою девушку. И каждый день думает о ней, читая дневник, который вел всю жизнь. Знает ли она, кто ей читает? В самом начале влюбленных разлучили родители, потом случилась Вторая мировая война, а после уже замужней героине и одинокому герою было не до романтики. И только публикация в местной газете изменила все в пользу прошлого. По книге был поставлен фильм Ника Касаветиса с Райаном Гослингом, напоминающий одновременно «Шербургские зонтики» и «Гран Торино» о престарелом ветеране. Что и говорить, картинку рисовать автор этого романа умеет.

Шарф, который связала дочь на день рождения тридцать лет назад, не греет душу, ибо наш герой не может согреться со времен, «когда Джордж Буш был президентом», а медсестры за спиной сплетничают.

Предвидя все это, герой не жалуется, хотя мог бы нам на потеху «наполнить жалобами и цирковой шатер», а пытается вернуться к той самой исходной точке, когда любил и был любим. И когда шарфы еще грели, президентам верили, а созерцание мира с веранды в октябре 1946 года не было таким тоскливым.

Юрій Андрухович. Тут похований Фантомас. - Брустурів: Дискурсус, 2016

Автора этой книги вполне можно назвать современным Сковородой. «Мир ловил его, но не поймал», - именно такая возникает мысль, когда рассматриваешь очередной подарок мэтра этому самому миру. На самом же деле избегает объятий жанра наш культовый автор уже давно, и привычными романами своих поклонников не радует. Из последних его книг вспоминаются только автобиографическая «Тайна» с подзаголовком «вместо романа», сборник статей из периодики «Дьявол прячется в сыре» и прочее прикладное краеведение вроде «Лексикона интимных городов».

Теперь вот в малоизвестном, но уже зарекомендовавшем себя с наилучшей «авторской» стороны, издательстве, вышла очередная коллекция текстов Юрия Андруховича. Собранные воедино, эти рассказы в очередной раз создают картину его прощания с прошлым – имперским, советским, и (даже страшно сказать) сугубо личным. И хоть бы о чем писал Андрухович, он все равно каждый раз сбивается на «имперскую» тему, причем далеко не «австро-венгерскую» как в своих романах. Даже рассказывая о Японии, он обязательно вспомнит косоротого российского гопника, кричащего «Это вам за Курилы!», а на вопрос американцев о страшных культах на Хеллоуин в Украине, сразу брякает: «Культ личности».

Эдуард Лимонов. Кладбища. Книга мертвых-3. - СПб.: Лимбус Пресс, 2016

На первый взгляд, в новой книге Лимонова налицо неуважение к памяти. Мол, все это для того, чтобы подтвердить некую божественную справедливость высших сил. Дескать, неприятные тебе люди уже умерли, а вот мы все еще живы. Например, о первой жене Анне Рубинштейн, в Харькове: «Мы тогда не нашли ее могилу. И поехали сквозь дождь в пригородный ресторан». Или о третьей жене, Наталье Медведевой, в Ленинграде: «По темным папоротникам, мимо елей и старых лиственных деревьев, породы которых невозможно определить по причине их старости, ведь, когда негры стареют, они белеют, мы прошли к певице».

Наконец, о себе любимом. Точнее, о поэтике, в которой Лимонов исполнил свою поминальную книгу очерков: «Когда все молоды, то веселы. С течением времени, когда оно, время, вовсю уже терзает тело и душу человека, обычно человеческое существо мрачнеет, становится печальней. Редкие экземпляры сохраняют способность неистово хохотать либо дерзко хамить в жизни. Лучше всех сохраняются успешные творческие личности».

И вдруг – внезапный скачок в 60-е, к девушке по имени Федя. Это неудивительно, в Харькове тогда жили Жутов, Марсиков и Одеялов, тоже поэты. А это хоть и в Москве, но все равно – Федя. «Легкомысленная и серьезная, немножко пьяница, веселая и скептическая, длинноногая и тонконогая». Но это ничего, Харькову не жалко.

Михаил Шишкин. Пальто с хлястиком. – М.: АСТ, 2016

Новая книга известного российского писателя, живущего в Швейцарии – это сборник короткой прозы и эссе. Тема – советское детство и юность, омраченная службой в армии. А поначалу ведь как было? «Сущее играло с тобой в прятки, - вспоминает автор, - пряталось за прошлым и будущим, как ребенок, который в прихожей втиснулся под шубы на вешалке, а теперь выскочил, потный, счастливый, заливается смехом, мол, вот он я! Как же ты так – ходил мимо и не видел! Теперь тебе водить!»

Герой этой автобиографической прозы, как считает автор, вряд ли согласился бы признать себя в нем нынешнем, «седом, прожившем жизнь болезненном зануде с выпершим бесстыжим брюхом». В книге вспоминают застойные времена, прошедшие под лозунгом «Родина-мать зовет!», тогда как подростков интересовало одно: «Почему в нашей стране нет жвачки?» Это была эпоха, когда хоккейные матчи «СССР-Канада» воспринимались как символическая битва двух систем, а в школе «учили не химии с физикой, а искусству выживания – говорить одно, а думать и делать другое».

Неудивительно, что в нынешней Швейцарии автору бросаются в глаза «дырки в пейзаже», заполняемые в России памятниками – своеобразным перстом «указующим русскому прохожему его путь на небо». Хотя, свой отъезд из страны автор сравнивает с паузой, необходимой для того, чтобы понять, «в чем, собственно, суть писания по-русски».